Научная антипсихиатрия. «Да, мой ребенок живет в ПНИ, но я его не бросала! На пороховой бочке

Пациентка психоневрологического интерната о происходящих внутри ужасах и своем выходе на свободу благодаря интернету

По данным департамента Министерства труда и соцзащиты России сейчас в психоневрологических интернатах (ПНИ) живет 146 тысяч человек. Система психоневрологических интернатов остается закрытой для общественного контроля, несмотря на то, что в 2012 году России ратифицировала международную конвенцию о правах инвалидов. К пациентам во многих ПНИ относятся бесчеловечно. Правозащитники постоянно сообщают о массовых нарушениях прав пациентов российских ПНИ. В первую очередь их очень часто лишают права покидать ПНИ по собственному желанию. Попасть в ПНИ легко, а выйти очень сложно.

Недавно Элине Перегуде, 42-летней жительнице города Ипатово Ставропольского края, после 17-ти лет пребывания в ПНИ удалось вырваться оттуда на волю благодаря помощи бывшего сотрудника Ипатовского ПНИ Жанны Ладуревой. Бывшая пациентка, которой удалось оттуда выбраться, рассказала Йоду, как попала в интернат из-за предательства близких, и как в ПНИ обращаются с больными.

Элина Перегуда, бывшая пациентка

Как вы попали в интернат?

Большинство проживающих в ПНИ - выпускники детских домов, но у меня есть семья: мать, братья, сёстры. Я окончила среднюю школу, техникум. Нормально училась, очень любила книги, часто приезжала в Москву к бабушке. Тихой была, скромной. С мамой редко ссорилась, но она почему-то поставила меня на учет в ПНД с диагнозом «шизофрения». Очень злилась, что мне дали третью, а не вторую группу инвалидности.

Серьёзные проблемы у меня начались, когда моя мать второй раз вышла замуж. Она сказала: «У меня теперь новая семья и дети, ты мне в новой жизни не нужна. Пора тебя сдавать в „камеру хранения“». Она вызвала машину скорой помощи, и меня увезли в ПНИ.

Я провела шесть лет в Софиевском ПНИ и 11 - в Ипатовском. Я очень хотела вернуться домой. В интернате мне говорили, что выпустят, только если мать разрешит. Мать отвечала, что мне лучше жить в дурдоме. Раз год она приезжала меня навестить из другого города с ночёвкой. Привозила домашние котлеты, рассказывала об успехах сестры, мы смотрели вместе сериалы, хотя мне хотелось поговорить. Потом мать пила феназепам и засыпала. Рано утром я провожала её на автобусную остановку.

Один из врачей ПНИ рассказал, что мать хотела меня лишить дееспособности, но по какой-то причине ей не удалось убедить суд провести заседание по этому вопросу без моего участия. Мать очень опасалась, что я смогу выписаться и нарушить привычный ход её жизни.

На сайте Ипатовского ПНИ написано, что «благодаря заботе сотрудников подопечные получают реальную поддержку, вновь обретают надежду и способность радоваться жизни». Как вы жили там?

Нельзя сказать, что в нашем интернате работали садисты. Большинству персонала было на нас просто наплевать. Равнодушие полное. Главное, следить, чтобы мы вкалывали на подсобном хозяйстве, которое принадлежит ПНИ.

Кормили крайне скудно: картошка, сало, рис, мясные кости

Интернату в качестве источника дополнительного дохода выделили подхоз. Он успешно продавал сено, мясо, молоко, птицу, яйца. Пациенты батрачили на это хозяйство по 8-10 часов в день. Нам за этот труд не платили. Кормили крайне скудно: картошка, сало, рис, мясные кости. На полдник иногда давали яблоки и бананы.

У меня были дружеские отношения с одним из врачей. Я выполняла её небольшие поручения. Она меня за это отмазывала от работы на подхозе, разрешала выходить в город. Мне повезло, потому что отказаться от работы на ферме было чревато неприятными последствиями. Могли запереть на карантин, ударить, отобрать телефон, любимую вещь. Одной из пациенток сказали, что если она не будет работать в поле, у неё отнимут гитару. Другой обещали вернуть дееспособность, если она выйдет собирать сено. Обманули, конечно: у неё до сих пор нет дееспособности.

Помимо работы на подхозе, мы убирали здание, занимались строительством, ухаживали за садом и клумбами.

Как вас лечили?

В основном феназепамом, иногда накачивали галоперидолом, после которого я становилась овощем. Никаких психологов или арт-терапии. Телевизор до десяти часов вечера - вот и весь отдых. Я очень быстро поняла, что развлекать и развивать себя нужно самостоятельно. Научилась играть в шахматы, покупала книги на свою пенсию по инвалидности.

Какие книги?

Стихи Марины Цветаевой. Очень люблю её поэмы «Крысолов», «Поэма конца», «Поэма горы», «Царь-девица». Я до ПНИ успела съездить в Елабугу, где Марина Цветаева провела свои последние дни. Воспоминания об этой поездке поддерживали мой дух.

Меня очень взволновал Майдан, написала об этом стихотворение. Администрации оно, конечно, не понравилось

- В ПНИ научилась играть в шахматы, изучала буддизм. Сериалы не смотрела, но следила за новостями. Меня очень взволновал Майдан, написала об этом стихотворение. Администрации оно, конечно, не понравилось. Вот это всё противостояло атмосфере боли и уныния, которые царили в интернате.

Как вы решили выписаться из ПНИ?

Два года назад к нам пришла Жанна Ладурева, организатор культурных мероприятий. Она очень сильно отличалась от других сотрудников ПНИ. Мы ей были по-настоящему интересны. Под её руководством происходили чудеса. Пациенты, которые почти не говорили, начали петь. Пациенты, которые с трудом ходили, стали танцевать. Мы превратились из узников дома дураков в творческий коллектив. Она вывозила нас на гастроли в соседние города и сёла, учила двигаться и выражать свои мысли.

Директор интерната ответила, что я не тренер, а несчастная дура с диагнозом

Жанна объясняла, что мы - люди и достойны уважительного отношения. Администрации такие разговоры не нравились, и Жанну начали прессовать. Однажды её не взяли в поездку на соревнования между интернатами по мини-футболу. Жанна занималась организацией этого турнира, а я тренировала команду. Накануне поездки стало известно, что Жанну заменили человеком из администрации нашего ПНИ. Я стала возмущаться: это я - тренер, это моя команда пять лет подряд выигрывает чемпионат края по женскому мини-футболу. Значит, я имею право голоса и требую, чтобы нас сопровождала Жанна. Директор интерната ответила, что я не тренер, а несчастная дура с диагнозом. После этого я поняла - пора валить.

По счастливому совпадению мать подарила мне на день рождения старый смартфон. Я вышла в интернет, нашла организацию, которая помогает клиентам ПНИ. Позвонила на горячую линию, мне сказали - надо написать заявление на имя директора. В нём изложить желание выписаться. Юрист объяснил, что согласие матери не требуется. Оказывается, я все эти 17 лет могла уйти в любой момент.

В это время Жанну очень подло уволили. Она взяла отгул из-за болезни 80-летней матери, а её выгнали по статье за прогул. Жанна поддержала моё решение сбежать и предложила жить у неё в квартире.

Как отреагировали на ваше решение выписаться директор интерната и другие пациенты?

Директор не стала препятствовать. Никакого интереса удерживать меня у неё не было. Что с меня взять? Другого пациента нашего ПНИ, который работал у неё на даче садовником, она выписала с большим скандалом. Родителям этого парня пришлось в Министерство здравоохранения обращаться.

А у меня всё решилось быстро. Я прошла комиссию, мне поставили диагноз «остаточная шизофрения». Я собрала вещи и поселилась у Жанны вместе с её сыновьями-двойняшками и мужем. Я помогаю Жанне с воспитанием мальчишек. Теперь учу играть в футбол и их. У Жанны сейчас мало свободного времени.

Как вы думаете, почему немногие пациенты ПНИ пытаются выбраться?

Сила привычки, а ещё у них нет возможности получить поддержку хорошего человека. Мне очень повезло - я встретила Жанну.

Жанна Ладурева, бывший организатор культурных мероприятий Ипатского ПНИ

Меня пригласили в ПНИ в 2012 году культорганизатором, чтобы я готовила интернат к ежегодному смотру самодеятельности между социальными учреждениями края. По задумке руководства, я должна была ставить творческие номера с сотрудниками ПНИ, но я увидела, что у пациентов - большой потенциал и начала с ними заниматься, развивать их способности. До меня там был только кружок мягкой игрушки.

Начинать пришлось с нуля, но через два года у нас были готовы три концертных программы. Проживающие пели, танцевали, ставили акробатические номера, читали стихи. Каждый старался в силу своих способностей. Филя Брус, например, не мог разговаривать, но прекрасно танцевал и быстро подбирал любую мелодию на фортепиано. Вместе с Олесей Федорцовой, профессиональным музыкантом, они поставили танцевальный номер на песню Земфиры. Марина, которую мать лишила дееспособности из-за квартиры, оказалась художником-модельером. Она шила костюмы и декорации.

Ещё один мой артист был от рождения лишен рук и ног, зато великолепно пел. Ребята сами писали сценарии, шили костюмы и подбирали аранжировку. Нас приглашали на гастроли в соседние города и сёла. Даже предлагали вступить в Краевую филармонию искусств.

Администрация ПНИ, с одной стороны, гордо выкладывала фотографии наших выступлений на сайте, оформленном в сентиментальном стиле. С другой стороны, директор Ольга Белевцева сказала мне: «Ты делаешь из них артистов, а они дураки. Твои кружки должны быть поощрением за ударный труд на подхозе, как шоколадка». Я возмутилась: проживающие и так очень много работали на интернат. Они уходили в 8 утра, а приходили в 12 ночи. Ничего за свой труд не получали: ни копейки, ни одной лишней кружки молока от подхозных коров. Наши репетиции проходили только в перерывах между работой.

Однажды моему лучшему танцору на бойне раздробили руку - забивали бычка ко Дню города. В другой раз мою лучшую певицу заставили чистить уличный туалет дешёвым моющим средством. Она не смогла петь - задыхалась.

Ребята не жаловались, но стали потихоньку меняться, обретать чувство собственного достоинства. Я им говорила, что ПНИ - это их дом, а сотрудники ПНИ - только обслуживающий персонал. Я им говорила, что они могут не работать в поле, если не хотят. Помню, однажды мы возвращались с концерта в пионерском лагере. Дети нас приняли с большой радостью, а воспитатели горячо благодарили. Слышу, мои артисты обсуждают в автобусе: «Мы, оказывается, не дураки, а творческий коллектив. Дураки мы только для сотрудников ПНИ. Давайте сами для себя решим: мы артисты или дураки?».

Стержень начал формироваться, то чувство самоуважения, на котором держится нормальный человек. Они начали отвечать на оскорбления в спокойной манере: «Может, я и с диагнозом, но умею в отличии от вас вести себя как приличный человек». Они написали все вместе письмо на имя директора с требованием выгнать из интерната санитарку, которая над ними глумилась. Любые вопросы мои артисты обсуждали вместе, писали коллективные письма. Они отказались сдавать деньги на лекарства, которые им должны были дать бесплатно. Они перестали безропотно позволять себя эксплуатировать.

Я пыталась объяснять директору, что отношение к людям надо менять: нельзя воровать у больных, нельзя оскорблять их и унижать, реабилитационная работа должна быть непрерывной, иначе навыки теряются. Директор в ответ предупредила меня, что я «довыступаюсь». Она со мной сильно не спорила, а дождалась, когда у меня возникла необходимость взять отгул, и уволила по статье, будто я этот день прогуляла.

Сейчас я оспариваю решение об увольнении в суде, буду добиваться с помощью юристов прокурорской проверки интерната. Также мы поднимем вопрос о возвращение дееспособности нескольким клиентам, которые хотят выписаться. Даже если не получится наказать администрацию ПНИ, тот факт, что отчасти благодаря моей помощи Элине удалось выйти на свободу, даёт мне основание надеяться, что моё шоу было не напрасным. «The Show Must Go On» - эту песню пели на одном из концертов концерте мои артисты.

Дарина Шевченко
11 октября 2014 г.
Йод

Обыкновенная история

Пациентам психоневрологических интернатов (ПНИ) могут разрешить пользоваться телефоном и интернетом. Подобные предложения член Общественной палаты Елена Тополева-Солдунова направила в Министерство труда. Тополева-Солдунова предлагает ввести во всех ПНИ программы, адаптирующие людей с психическими заболеваниями к жизни вне стен социального учреждения. Она сказала «Йоду», что систему ПНИ уже давно пора реформировать. По словам Тополевой-Солдуновой, процесс в этом направлении уже идет, и сейчас в Министерстве труда на эту тему общественники консультируют чиновников.

По данным департамента Министерства труда и соцзащиты, сейчас в психоневрологических интернатах (ПНИ) живет 146 тысяч человек. Система психоневрологических интернатов остается закрытой для общественного контроля. Правозащитники постоянно сообщают о массовых нарушениях прав пациентов российских ПНИ. В ПНИ - учреждениях социального обеспечения - люди очень часто живут, как в тюрьме. У них могут отобрать личные вещи, не разрешить покидать здание по желанию, запретить визиты друзей. Попасть в ПНИ очень легко, а выйти практически невозможно.

Москвичку Людмилу Быб (56 лет) родственники из-за квартиры лишили дееспособности и заперли в ПНИ № 10. С Людмилой связаться сейчас нет возможности. Ей не разрешают пользоваться мобильным телефоном. Изредка она просит мобильный у других клиентов ПНИ и звонит своей подруге юности Наталье Савиной. Савина не может навестить Людмилу, в ПНИ № 10 ее не пускают почти год.

Савина рассказывает, что «путь в ад» у Людмилы начался после того, как она заключила договор пожизненного содержания с дочерью своей племянницы в обмен на долю в квартире. Вскоре пятиэтажку, где была квартира Людмилы, снесли. Людмиле вместе с родственниками дали новую трехкомнатную квартиру. «Людмила была очень спокойным и хорошим человеком. Работала медсестрой, помогала раненым во время расстрела Белого дома, много читала и обо всех заботилась, настоящий медик. Дочку племянницы она прописала в своей квартире, когда та была беременной. Видимо, пожалела ее», - рассказывает Савина. Вскоре после переезда в новую квартиру у Людмилы начались скандалы с родственниками. Однажды они вызвали бригаду скорой помощи и госпитализировали Людмилу. «С тех пор она постоянно то лежала в психушках, то возвращалась домой. Я тогда на несколько лет выпала из жизни Людмилы и об этих проблемах узнала слишком поздно, когда ее уже лишили дееспособности», - рассказывает Савина.

«В качестве подтверждения ее недееспособности приводится тот факт, что она завела трех собак и разрешала им спать в своей постели»

Адвокат Людмилы Юрий Ершов рассказывает, что психиатрическая экспертиза на дееспособность Людмилы вызвала у него чувство глубокого недоумения. «Во-первых, Людмилу госпитализировали из Москвы в психиатрическую больницу подмосковного города Ногинск с формулировкой, что она помещена «для определения ее социальной судьбы». Зачем класть человека в клинику не по месту жительства с такой странной целью? Видимо, именно в этой больнице родственникам было проще намудрить. Во-вторых, в качестве подтверждения ее недееспособности приводится тот факт, что она завела трех собак и разрешала им спать в своей постели. И то, что Людмила вела себя с окружающими людьми «приторно вежливо», тоже вызывало сомнение в ее психическом здоровье, - говорит адвокат.

«Племянник нанял адвоката, чтобы лишить тетю дееспособности»

Ершов рассказывает, что процесс лишения дееспособности инициировал двоюродный племянник Людмилы, который работает полицейским. «У этого человека и моей клиентки недостаточно близкое родство, чтобы он имел право на такие действия. Подозрительно, что племянник нанял адвоката, чтобы лишить тетю дееспособности. Из материалов дела ясно - адвокат защиты поддержал решение о лишение дееспособности своего клиента. Это вообще криминал для адвоката. Дальше - больше. Позже адвокат защиты, чье имя вписали в протокол, заявил, что он вообще в этом судебном заседании не принимал участия. Судебное заседание проходило также без участия самой Людмилы. Нарушение на нарушении, а человек много лет лишен всяких прав. Создается ощущение, что семья просто заперла Людмилу в ПНИ, чтобы завладеть ее долей в квартире», - рассказывает Ершов.

У Людмилы нет детей, родители давно умерли. Единственным человеком, который попытался ей помочь была Наталья Савина. «Мы много лет жили в одном доме, вместе гуляли с собаками. Людмила была не очень приспособленной к этому миру, немного витала в облаках и я ее опекала. Я ее старше почти на десять лет, долго преподавала живопись детям и привыкла о ком-то заботиться», - рассказывает Савина. После того, как она узнала, что подругу поместили в ПНИ, она стала к ней приезжать каждый месяц. «Я человек не очень образованный в юридическом плане. Не сразу поняла, как надо действовать. Сначала я стыдила главного врача, пыталась доказать, что Людмила нормальнее всех нормальных. Он мне говорил, что люди которые держат много животных в доме, здоровыми психически быть не могут. Пыталась воззвать к совести ее родственников, но это было бесполезно», - рассказывает Савина. Потом она в интернете нашла юристов, которые объяснили ей, как надо действовать.

Савина решила оформить опеку над Людмилой. Но не смогла прописать ее в ту квартиру, где была прописана сама. «Я не хочу разглашать подробности, но у меня не было возможности прописать ее в своей квартире. Я готова была ее поселить у себя, но все равно мне отказали», - говорит Савина.

Она рассказывает, что ПНИ, где сейчас живет Людмила, произвел на нее мрачное впечатление. «Пациенты там как в тюрьме. Персонал что хочет, то и делает. Людмилу часто определяли в закрытое отделение, у нее не было элементарных предметов гигиены, она меня просила их привезти. Из здания ее никуда не выпускали, она целыми днями читала, в основном, философов. Она всегда вела себя во время наших встреч очень кротко и адекватно. Но вид у нее был затравленный, чем дальше, тем более поникшей становилась Людмила », - рассказывает Савина.

Год назад Савина по просьбе Людмилы принесла ей феназепам - у женщины начались проблемы со сном. Персонал нашел у Людмилы лекарство и запретил Савиной навещать подругу. «Я звоню туда часто, спрашиваю у главврача, как у Людмилы дела, прошу разрешить нам встретиться. Отвечают, что у Людмилы все хорошо, ее навещают родственники. Те, которые ее и посадили в ПНИ», - рассказывает Савина.

«Однажды Людмила позвонила и спросила: „неужели я так и умру в интернате одна“»

Алла Мамонтова, медицинский психолог, которая до недавнего времени работала в ПНИ № 30 Москвы, говорит, что история Людмилы - обыкновенная, одна из многих.

«ПНИ - это самые закрытые учреждения во всей системе соцзащиты. Конечно, никого туда не пускают, там нечем особенно хвастаться, нарушений очень много. Там происходят мошеннические операции с недвижимостью, проживающие совершают суициды. Постоянно клиенты ПНИ жалуются, что их ограничивают в свиданиях с родственниками и друзьями, запрещают пользоваться средствами связями, что противозаконно. Я постоянно получаю жалобы от проживающих в ПНИ Москвы и их родственников, после того, как год назад я перестала работать в этой сфере. Иногда звонят родственники умершего клиента ПНИ и жалуются на нарушения, которые они обнаружили после смерти близкого», - рассказывает Мамонтова.

Савина говорит, что, однажды Людмила позвонила ей с чужого телефона и спросила: «неужели я так и умру в интернате одна». Наталья обещала подруге, что не допустит этого.

Савина связалась с общественной организацией, которая помогает людям с ментальной инвалидностью. 12 октября дело Людмилы об оспаривании решения о лишении дееспособности будет рассматриваться в суде. «У нас есть перспективы выиграть. Если проиграем, то я присоединю дело Людмилы к другим аналогичным, которые направлены в Европейский суд по правам человека», - говорит Ершов.

Родственники Людмилы и руководство ПНИ № 10 комментарии не предоставили.

Психоневрологические интернаты закрыты от посторонних глаз, ведь спрятать проблему проще, чем решить.

3 мая 2012 года Россия ратифицировала конвенцию о правах инвалидов. Но на судьбы тех, кто после совершеннолетия попадает во взрослые психоневрологические интернаты, это никак не повлияло.

В Петербурге восемь психоневрологических интернатов для взрослых (ПНИ). Несовершеннолетние подопечные находятся в детских домах-интернатах (ДДИ). Сотрудники благотворительной организации «Перспективы» опекают 4-й корпус павловского ДДИ № 4, самый тяжелый, а также трудятся в ПНИ № 3.

В феврале прошлого года у Елены (по просьбе героев имена изменены. - Прим. авт.), матери 22-летнего Ромы, зазвонил телефон:

Ваш сын умер, - сказал врач из интерната.

Как умер?

Так. Съел два йогурта, а потом умер.

В морге выдали заключение: сердечно-легочная недостаточность. На недоумение матери ответили: «Вы видели этого ребенка? Ему было бы лучше вообще не родиться!»

Эту фразу Елена слышала с рождения сына. Однажды в детской больнице невропатолог, осмотрев мальчика, сказал: «А что вы хотите? У вас не ребенок - у вас выкидыш».

Роман - ее первый и единственный ребенок. Она родила в 36 лет, мальчик был сильно недоношен. С рождения слепой, глухой, лежачий. Папа ушел от них, когда Рому, которому было четыре года, как раз определили в интернат.

Первый год жизни Рома провел в больнице. Забрать мальчика домой мама не могла: муж ходил в плавание, бабушек-дедушек нет. Елена выбрала дом малютки № 13 и вспоминает о нем с благодарностью - с Ромой там много занимались. Она уверена: чтобы освоить необходимые навыки, ребенок должен находиться в доме малютки хотя бы до семи лет. Однако уже в четыре года таких детей, как Рома, направляют в интернат.

К моменту перехода в павловский ДДИ № 4 Рома умел сидеть в ходунках, пил из кружки, его кормили с ложки. Через две недели в ДДИ он этого уже не делал, потому что с ним никто не занимался. В группе 14 человек (волонтеров тогда еще не было), и на всех одна нянечка; медсестра одна на две группы. Мать навещала Рому два раза в неделю.

По данным Комитета по соцполитике, ежегодно из ДДИ в ПНИ переводится 60-70 человек. Самые тяжелые ребята не способны самостоятельно двигаться, принимать пищу. Зачастую к 18 годам они весят 15-20 кг. Их перевозят в интернат для взрослых, определяют на карантинное отделение минимум на две недели. Кроме медперсонала, обычно никого не пускают. От стресса пациент худеет даже при исходной дистрофии.

Карантин и голод

«Вы не представляете, какие сложные отношения были у нас с персоналом! - говорит Елена. - Вплоть до того, что родителей могли просто не пустить, под любым предлогом. Один доктор мне десять лет говорил: «Ну что вы ходите сюда, устраивайте свою личную жизнь!» В ДДИ № 4 мы все время добивались того, чтобы нашим (не отказным) детям сделали отдельную группу, где мы могли бы заниматься с ними, не мешая другим».

При поступлении в ПНИ новичка определяют на карантинное отделение. Его боятся многие родители, но Елена отзывается о нем хорошо: там было лишь 25 человек, а на отделении, куда их потом переводят, - 60. Рома провел на карантине больше месяца.

Но самое трудное еще только предстояло. ПНИ № 10 считается лучшим в городе. Об этом интернате очень тепло отзываются волонтеры «Перспектив», родители надеются, что их дети попадут именно туда. В палате Рома оказался самым младшим. Дополнительное питание на мальчика было выписано, но оно не всегда доходило, потому что в обязанности соцработника не входит кормление, и его могли съесть другие. По словам мамы, персонал не был груб - он был равнодушен. Женщина разрывалась между мужем после инсульта (она снова вышла замуж) и сыном.

Рома, 18 лет

«Я могла просидеть с 9 до 14 - и в палату не входил никто, - рассказывает Елена о ПНИ № 10. - Я спрашивала врача интерната, почему нет 18-летних и старше. Неужели не поступают? Она ответила: «Практически нет. Не поступают». Теперь я понимаю: попав туда, многие даже карантин не переживают. Если ребенок не ходит и не ест самостоятельно, он не выживет».

Государственная забота

Мама привозила Роме еду и в детский интернат, и во взрослый. Она вспоминает, что в ПНИ № 10 могли принести макароны с сосиской. Спрашивала: «Что это?» - «Обед». - «Но он же не сможет это есть!» Рома не может прожевать неизмельченную пищу. То есть голодная смерть. За полтора года пребывания сына в ПНИ № 10 Елена не смогла добиться, чтобы ему покупали одежду, приходилось покупать самой: Рома был худеньким, одежды на такого не найти. Впрочем, по словам матери, Роме выдали две пары носков…

Елена сыном занималась: массаж, прогулки, общение. Иначе Рома лежал бы сутками. А потом сменился доктор. Прежний врач к мальчику относился внимательно. Жаловаться на кашель или любые другие проблемы стало некому. Новый врач сказал: «Я не терапевт, а психиатр». Мама просила доктора не отправлять Рому одного в больницу, если он заболеет, но случилось именно так. Рома заболел, его отправили одного в больницу. Доктор из интерната позвонил Елене только на следующий день. Рома лежал в Александровской больнице сутки без воды и еды, в грязном памперсе. Спасибо соседу по палате - дал пить. Когда мать примчалась, сын был белый как бумага. Он даже плакать не мог. У мальчика был низкий гемоглобин - 47, но точного диагноза не поставили. Выписали с температурой. Елена хотела остаться с сыном в интернате, но врачи не разрешили. А утром звонок: умер.

На пороховой бочке

Вере 36 лет, она родила рано: сыну уже 18. Вася родился инвалидом. У него тяжелые множественные нарушения развития (не ходит, сидит в укладках, ест протертую пищу с ложки, не говорит). До шести лет он жил с родителями - Верой и ее первым мужем. Родители пытались лечить сына, ничего не помогало. Потом пришлось отдать Васю в детский дом-интернат. Вера разошлась с мужем из-за Васи: не могла принять брезгливость, с которой он смотрел на сына.

Вера не лишена родительских прав, навещает сына каждую неделю. Сейчас и отец снова приезжает к нему. Вера встретила мужчину, родила ему двух дочерей. Новый муж помогал поначалу с сыном Веры, но потом ездить в интернат перестал и забрать его домой не согласился. На семейные праздники бабушка с дедом забирают Васю к себе. Все, казалось бы, у Веры хорошо: молодая красивая женщина, очаровательные дочки, благополучный брак, Вася не одинок. Но Вера нервничает, и повод у нее есть.

Когда Васе исполнилось 18 лет, суд его признал недееспособным, а мать по сути теперь ему никто. Официально опекуном является директор интерната. Вера понимает, что со дня на день сына переведут из дома-интерната для детей с отклонениями в умственном развитии в интернат для взрослых.

Почему так пугает перевод в новый интернат? Неумелое кормление может стоить Васе и таким людям, как он, если не жизни, то здоровья, которого и так нет. Самое мудрое - не вырывать подопечного из привычной среды и не шокировать «карантином» и одиночеством. Если это невозможно, то хотелось бы на новом месте создать самым слабым пациентам условия, приближенные к привычным. Перевод во взрослый интернат - дополнительный стресс для тяжелобольного человека, который и так весит как перышко.

Большинство матерей детей-инвалидов замкнуты и прячут свою беду. Вера тоже не афиширует состояние здоровья сына и вспоминает, как опасалась, что новый муж оттолкнет ее из-за Васи. Вера фотограф, эмоции ей проще выражать образами. Когда мы встретились, Вера сияла: она была у сына, и волонтер ее с ним сфотографировала. Вера смеется: серьезных фото и нет почти, им с Васей все время весело. Она показывает снимки. Вася радостно обнимает мать. Это сегодня. А вот очень личный кадр: Вера держит сына на руках, как младенца. Беззащитность мальчика бросается в глаза. Кареглазый, трогательный и хрупкий. А для Веры - любимый.

«Перспективы» для «неперспективных»

Благотворительная организация «Перспективы», волонтеры которой работают в психоневрологических интернатах, обратились в Комитет по социальной политике с просьбой создать отделения с дополнительным штатом для самых слабых подопечных. Им ответили, что оно, возможно, будет создано в ПНИ № 3, однако на стадии пилотного проекта ни о каком дополнительном финансировании ставок персонала речи не идет.

«Этот подход пугает, ведь даже сейчас, без такого отделения, психоневрологические интернаты испытывают много сложностей с бытовым уходом, достойной медицинской помощью, а тут предлагают забрать персонал из других отделений», - говорит Екатерина Таранченко, директор по правовым вопросам «Перспектив». Она уверена, что создание отделений для самых слабых, выбивание бюджета, ставок и оснащения потребует минимум года-двух. А пока, чтобы сохранить адекватные условия жизни подросткам, их необходимо оставить в детском доме-интернате, а не переводить в ПНИ. Тем более что по положению правительства № 481 «О деятельности организаций для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей» в детских учреждениях могут оставаться молодые люди до 23 лет.

Екатерина Таранченко // Фото: vk.com

По словам Таранченко, примерно 70% родителей, дети которых находятся в детских интернатах, не лишены родительских прав. Они попадают сюда по договору с родителями, но когда их переводят в ПНИ для взрослых, родители теряют опеку, и единственным представителем ребенка становится директор ПНИ.

«Психоневрологические интернаты в нынешнем виде не самое достойное место для жизни человека. Для таких людей должна быть альтернатива. Важно создавать маленькие ячейки, например внутри многоквартирных домов, где дети и взрослые жили бы в сопровождении специалистов», - говорит Екатерина Таранченко. Она много ездит по психоневрологическим интернатам и видит: существование людей с тяжелыми нарушениями во взрослом интернате равносильно пытке. Жизнь таких людей замкнута палатой. Многие сутками сидят, раскачиваясь, в коридорах. Раздирают себе щеки, чтобы вызвать хоть какие-то эмоции. Многие не бывают на улице - нет персонала, чтобы регулярно выводить на прогулки. Человеку, особенно больному, важно быть востребованным, занятым, хоть кубики собирать.

Государственный подход

Родители надеются, что если отделение на базе интерната № 3 в Петергофе будет создано, то в нем будут условия, максимально приближенные к тем, к котором привык ребенок в ДДИ и которые ему необходимы. Они настроены решительно и ждут помощи властей. Одна из матерей сказала: если понадобится - обратимся в прокуратуру.

«В Петергофе сейчас лишь одна комната, - говорит Вера. - Нет ни персонала, ни оснащения. Собираемся туда в скором времени на разведку. Мы предложили организовать отделение на базе ПНИ № 10 для наших детей. Там хорошие условия, больница рядом. Директор был согласен, но необходимы официальные постановления, финансирование».

Цифры - понятие туманное, когда речь идет о детях-инвалидах из интерната. «Новая» услышала разное. Нигде четко не прописано, сколько средств государство выделяет на подопечных интернатов с разной инвалидностью. Александр Ржаненков, глава Комитета по социальной политике, сказал, что говорить о конкретной сумме, выделяемой на подопечных ПНИ и ДДИ, нельзя. В зависимости от особенностей здоровья и заключенного договора сумма разная, но в среднем примерно 40 тыс. руб. в месяц.

Александр Ржаненков // Фото: spbdnevnik.ru

«На ребенка в ДДИ выделяется более 60 тыс. руб. в месяц, - говорит Екатерина Таранченко. - На взрослого - около 37 тыс. Но вчера от одного руководителя интерната я услышала, что на человека, который не передвигается самостоятельно, могут выделить и 120 тыс. А все льготы и пенсия в семьях с ребенком-инвалидом первой группы - около 30-35 тысяч».

«Если родители не лишены родительских прав, то они являются законными представителями своих детей, получают и расходуют его средства, - объясняет юрист «Перспектив» Анна Удьярова. - Если родители ребенка лишены родительских прав, и при этом ребенок находится в интернате, то интернат исполняет функции опекуна. Расходование его пенсии контролируют органы опеки и попечительства. Но на практике интернат старается не тратить деньги ребенка даже на жизненно необходимое: лечение, качественные технические средства реабилитации, которые нельзя получить бесплатно, и так далее. Мотивируют тем, что ребенок в учреждении и так всем обеспечен».

Например, Елена распоряжалась деньгами сына до его совершеннолетия. Оформить опекунство над Ромой после этого маме не дали, аргументировав тем, что она «все равно ребенка сдаст в интернат». Елене в ПНИ № 10 никто не мог объяснить, какая у Ромы пенсия, как она высчитывается и на что расходуется.

Противоестественный отбор

Тема инвалидов вечная и неудобная. Они существуют «где-то», на «какие-то» средства, выделяемые государством. Подопечные психоневрологических интернатов - самая уязвимая категория общества - проходят «естественный отбор» уже в интернате. Выжил? Ну живи. Но им не справиться с равнодушием.

…Передо мной фотографии мальчика, которого перевели из ДДИ в ПНИ. На первом снимке - спокойный нежный подросток. Второе фото комментировать невозможно - это живой труп. Ребенок не просто худ, он изможден. Нет, его не морили голодом, кормили. Но вопрос - чем и как.

Реформа психоневрологических интернатов (ПНИ) может привести к катастрофе, узнал сайт.

Разговоры о реформе идут давно. Министр труда Максим Топилин признал: в ведомстве пока до конца не понимают, как она должна выглядеть, но главную жертву уже наметили.

Эту роль отвели крупнейшему в России ПНИ №30, что на юге столицы. Эксперимент решили провести над ним и над тысячей с лишним его пациентов. А думать над тем, что с ними делать, поручили общественникам, которые уверены: ПНИ – воплощение зла.

По мнению реформаторов, всех психиатров из системы ПНИ вообще (и из интерната №30 в частности) необходимо изгнать, заменив на соцработников. Лекарства – только по решению суда. КПП на входе ликвидировать – сделать учреждение открытым как на выход для всех аборигенов, так и на вход для всех желающих. Во что это выльется, их не волнует: последствия – явно не сильная сторона команды реформаторов. Главное – нести «добро» конкретным гражданам здесь и сейчас. Можно даже силой.

Олино горе

26-летняя Ольга (диагноз умственная отсталость) забеременела от соседа по интернату. Рожать не хотела категорически, и из ПНИ ее отправили в больницу. Там ее и обнаружили общественники. Защитники прав обитателей ПНИ почему-то отказали девушке в праве решать, рожать ей или нет. «Она хочет ребенка» – было их главным аргументом, они умудрились оформить девушке отпуск в интернате и держали на съемной квартире, пока она не родила недоношенного и – внезапно, да? – больного мальчика. После чего Олины «благодетели» исчезли. А она отказалась от ребенка и вернулась в интернат.

– Они из человека сделали практически тряпку, – переживает директор ПНИ №30 Алексей Мишин, депутат МГД. – Мы до сих пор не можем привести Ольгу в норму. Она не понимает, как ей жить дальше. Я предлагаю ей съездить в Феодосию (общественников почему-то не заинтересовало, что подопечные интерната могут съездить на море и даже в дальнее зарубежье – несколько воспитанниц недавно вернулись из такой поездки), устроиться на работу... А она: нет, я никуда не хочу, мне ничего не интересно. Здесь же живет ее любимый человек – у них конфликт за конфликтом. Какой бы диагноз у нее ни имелся, Оля чувствует, что сделала что-то плохое. Что с ребенком? Общественники кричали: ребенка возьмем, опеку оформим. Он сейчас в детдоме. Где все? Сначала они хотя бы звонили, сейчас все растворились.

Преобразования в пустоте

Кто, собственно, такие эти общественники? Да кто угодно – психологи, юристы и ни одного врача-психиатра. Людей, имеющих родственников с психическими расстройствами, среди них тоже не наблюдается.

– Они выдавливают тех, кто совмещает личный опыт и профессионализм, – рассказывает Алексей Мишин. – Например, в их группу входила Ольга Бородина – профессионал-психиатр и мама ребенка-аутиста. Она у нас была и пришла к выводу, что ее сыну здесь было бы хорошо. Бородина это опубликовала у себя в ФБ. А на следующий день ее исключили из рабочей группы. Я в чем-то соглашусь с теми реформаторами, которые говорят, что люди, которые более сохранны и могут интегрироваться в общество, не должны находиться в ПНИ. Ну так давайте создавать соответствующие дома для социального проживания. А что предлагают общественники? Социально сопровождаемое проживание для людей с психическими расстройствами.

Суть такова: при психически больном человеке живет соцработник и приглядывает за ним, не являясь при этом его опекуном. И самое страшное – не являясь медиком. Где они будут жить? Да в обычном доме. В вашей панельке.

– Я бы понял, если бы построили 5 новых зданий, где вся инфраструктура продумана под нужды людей с психическими расстройствами разных категорий, – говорит Мишин. – Вот тогда можно проводить реформу. А пока ничего нет.

Лицо пиар-кампании

Отдельная проблема «живет» уже внутри ПНИ – подопечные, прошедшие принудительное лечение. Его «прописывает» суд, когда человека, совершившего уголовное преступление, признают невменяемым. Сейчас такие «пациенты» после многолетнего курса отправляются в обычные ПНИ. Родные от них отказываются, ибо страшно. И такого персонажа из интерната №30 общественники сделали лицом своей PR-кампании. 35-летнего Гордея, угодившего на принудительное в результате совершенных им многочисленных ограблений, сдала в ПНИ мама, которая боится даже слышать о его возвращении домой.

"Они практически не могут установить нормальный контакт с окружающими..." / Global Look Press

До попадания в интернат Гордей чуть не убил своего брата. А общественникам он с удовольствием рассказывает, как его незаконно лишили дееспособности, как залечивают нейролептиками и не пускают гулять...

– А они рады, обещают «обязательно вытащить», – рассказывает Мишин. – Вопрос: где они будут, когда Гордей придет к маме и с ножом у горла потребует вернуть дееспособность?

Вольные птахи

За последние 5 лет ПНИ №30 выписал около 20 человек. Что характерно, многие устроились на работу в родном интернате, да и все свободное время предпочитают проводить тут же.

– Эта закономерность касается практически всех выпускников всех ПНИ, – рассказывает Мишин. – Пока они живут в детдоме или интернате, у них складывается свой социальный круг. Вне его они практически не могут установить нормальный контакт с окружающими. Не получается, потому диагноз никуда не исчезает: умственная отсталость! Просто, если ее уровень не очень глубокий, она позволяет им как-то существовать в обществе. И вот в интернате у них вся жизнь, друзья, и, что немаловажно, здесь они короли. Могут в любой момент поехать к себе «на хату». Неважно, что на этой «хате» почти ничего нет, главное – могут. И другие смотрят на них и тоже хотят. А чтобы переехать «на хату», нужно немало потрудиться. Бросить бухать, вести нормальный образ жизни, работать... Если есть такое желание, мы всё объясним и всё расскажем. И я, и еще куча специалистов несут за этих людей персональную ответственность. И вот эту систему – неплохую систему – общественники хотят разрушить.

К сожалению, жизнь интернатовцев «на воле» не всегда складывается успешно. Примерно 1,5 года назад из ПНИ №30 выписалась девушка Мария. Она занималась армрестлингом и даже брала призовые места на московских чемпионатах. В интернате, где она работала санитаркой, ей прочили неплохое спортивное будущее. Но – решила уйти. Совсем. Даже нашла работу вне интерната, но продержалась там недолго.

– Обратно она не пришла, – вздыхает Мишин. – Сейчас у нее в квартире бедлам, она пьет, а сделать мы ничего не можем. Вернуть Машу в интернат теперь можно только по ее личному заявлению. Живет она впроголодь на одну пенсию. И наши проживающие берут здесь продукты и возят ей, подкармливают.

По словам Мишина, после депутатских каникул он планирует провести в МГД несколько круглых столов на тему реформы ПНИ, пригласить на них и специалистов, и общественность.

– Когда мы говорим, что надо соблюдать права людей с психическими расстройствами, никто не против: надо, – рассуждает он. – Но нужно же понимать, с кем мы имеем дело. Если просто взять и всех выпустить, как хотят общественники, это будет катастрофа. Как для самих больных, так и для общества. Общественники же будут говорить: «Ничего страшного». Но, полагаю, ровно до того момента, когда эта проблема непосредственно не коснется каждого из них.

А может, дело в земле?

За КПП интерната №30 скрывается настоящий райский уголок. Кругом зелень, ухоженные дорожки, скамеечки, садовые скульптуры и цветы везде, где возможно. Еще тут водятся белки, дятлы, утки и толстые коты – их, хоть это и против установленных правил, приютили проживающие. А однажды даже забегала лиса! Невольно возникает мысль, что главная цель реформаторства вовсе не реформа, а банальное отжатие территории под застройку – 6 га рая просто напрашиваются на это. Но поскольку въехать сюда на бульдозере не так-то просто – госучреждение, – приходится реализовывать сложную схему с общественными активистами. Которые, возможно, даже совершенно искренне ищут зло в здешних стенах.

– Специально под застройку – это вряд ли, – опровергает мои подозрения Анастасия, помощница Алексея Мишина. – Хотя, если они начнут нас расформировывать, эту территорию, конечно, раздербанят...

Здравствуйте, уважаемые члены сообщества. Я тут новенький. Хочу спросить у вас совета, потому что сам совершенно извёлся и запутался, а нормального решения так и не нашёл.

Моя мама страдает от вот уже три года. Болезнь медленно, но прогрессирует. Раньше за ней ухаживал её, а сестра мне помогала (мы единственные оставшиеся у мамы родственники). Сейчас мама уже больше полугода находится в Психиатрической больнице после попытки самоубийства.

Сложность в том, что мама по сей день остаётся дееспособной, а у неё в собственности вся семейная недвижимость. В больнице после многих месяцев лечения ей предложили место в , на что она согласилась и сейчас идут связанные с этим бюрократические процедуры. А я сижу и грызу ногти - с одной стороны, это хорошо, так как после болезни мама стала ужасно параноидально относиться к нам с сестрой и постоянно то меня, то её, в каких-нибудь ужасных прегрешения - от воровтсва и алкоголизма до убийства. Отсюда куча конфликтов и адский быт. К тому же, я совсем скоро уезжаю за границу по работе и смогу дальше помогать лишь деньгами, а физический уход и психический стресс весь ляжет на сестру. При этом на расстоянии с визитами в медучреждение два раза в неделю - отношения становятся нормальными. А с другой стороны - дееспособный собственник недвижимости с в ПНИ - это же идеальная жертва для мошенников, и на расстоянии отследить нам это никак не получится. В итоге я не могу понять, как нам с сестрой лучше всё организовать.

1) Можно пустить маму добровольно в этот ПНИ. Место нормальное с нормальной репутацией (ПНИ №1 Санкт-Петербурга). Это оставляет всех нас троих полностью открытыми для мошенничества. Не очень вариант:(

2) Объявить её недееспособной и поместить в ПНИ так - но тогда ПНИ может что-нибудь сделать с её недвижмостью тоже, так как будет опекуном. Так под ударом мы с сестрой, но хотя бы мама сама будет в безопасности.

3) Поместить маму в коммерческий пансионат. Ну тут встаёт вопрос о том, как за него платить. Недееспособную маму поместить в пансионат вряд ли позволят органы опеки. да и сестре, которая не имеет официального дохода, вряд ли позволят быть опекуном. А без доступа к маминой большой пенсии (она северная) оплачивать пансионат мы не можем. Этот вариант идеальный для всех троих, но как его реализовать - ума не приложу.

Помогите, пожалуйста, каким-нибудь советом. Очень страшно из-за желания пристроить маму куда-то потерять всё жильё, но с другой стороны и оставлять сестру наедине с ней тоже страшно. Но и остаться и никуда не ехать тоже уже не могу - контракты подписаны, организация уже проплатила мне визовую поддержку и билеты. Да и уходить из этого некуда - и так до этого полгода был безработным, и запасы почти на нуле...

Сокращение психиатрических больниц и перепрофилирование их в психоневрологические интернаты (ПНИ) в Москве, против которого активно возражали врачи и родственники пациентов, привело к тому, что больных теперь выписывают домой недолеченными, а их близких уговаривают сдавать их в интернаты, чтобы заполнить пустующие койки.

"Жить в ПНИ, считай, как отбывать пожизненное заключение в тюрьме, но мой племянник не совершал никакого преступления, он никого не убивал и не грабил, у него есть жилье и мы готовы о нем заботиться, но вы бы знали, сколько усилий мы приложили, чтобы забрать его после лечения домой", – говорит дядя 55-летнего москвича Игоря Холина , больного шизофренией. Родственники других пациентов, с которыми пообщалось Радио Свобода, утверждают, что их родных под разными предлогами не хотят выписывать домой, уговаривая сдать их в ПНИ, поскольку интернаты выгодны государству, в то время как лечить психиатрических больных для бюджета, наоборот, накладно.

Высокий, крепкий, очень спокойный и рассудительный Игорь Холин провел в различных психиатрических больницах почти 1,5 года и еще полгода в психинтернате, прежде чем смог вернуться домой. Все это время его близкие через правоохранительные органы и суды пытались вернуть его недвижимость, которой завладели мошенники. В только что отремонтированной двухкомнатной квартире на северо-западе Москвы уютно и чисто, в серванте стоят три банки "утро", "день" и "вечер", в которых разложены лекарства, которые Игорь принимает по графику. Он сам ходит в магазин за продуктами, может сварить себе пельмени или разогреть в микроволновке готовую еду, постирать одежду. В общем, он совсем не лежачий "овощ", за которым нужен круглосуточный уход.

Свою жизнь в ПНИ Игорь вспоминает с содроганием:

– Отношение к больным просто ужасное. Санитары чуть что – бьют, даже внутри интерната не разрешают ходить, не то что на улицу, но и на территории ПНИ. Подъем в пять утра, и нельзя прилечь до обеда, нашу палату часто закрывали на ключ и даже в коридор не пускали. Кормят когда хорошо, когда плохо. Но самое плохое, что лечить не хотят, так и говорят: пусть лечат врачи в диспансерах или больницах, а мы тут будто брошенные или бродячие животные, отданные на передержку перед усыплением.

Игорь окончил школу и техникум, работал в типографии. Однажды вечером по дороге с работы на него напали грабители и сильно избили, в том числе Холин получил много ударов по голове. Ему тогда было 18, появились сильные головные боли, после походов по врачам в итоге оказался у психиатра, который поставил диагноз – "вялотекущая шизофрения" и назначил препараты. Боли усиливались два раза в год, на это время он ложился в больницу. Сначала он жил с родителями, потом, когда мама умерла, самостоятельно, у отца была своя квартира.

Олег Сергеевич, папа Игоря, вел довольно активный для пенсионера образ жизни: пел в хоре при соцзащите, там же и познакомился с пенсионеркой Евой, которая приехала в Москву из Белоруссии с дочерью и внуками. Зимой 2014 года 75-летнего Олега Холина родственники планово положили на обследование в хорошую больницу, врачи сказали, что для своего возраста он находится в отличной форме, жить да жить. А в апреле того же года Олег женился на 69-летней Еве. Через три недели после свадьбы его в тяжелейшем состоянии увезли на скорой в реанимацию, где он умер. В реанимации Олег оказался уже с недельными пролежнями. Сразу после женитьбы квартира Олега оказалась переоформлена на Еву. Узнав, что у мужа есть не совсем здоровый сын, дочка Евы развелась с мужем и вышла замуж за Игоря, сына Олега, в течение пяти дней переоформив его "двушку" на себя. Сам Игорь вскоре оказался в психиатрической больнице. "Я помню только, что мне дали какие-то черные таблетки, похожие на активированный уголь, я их выпил, подписал какие-то бумажки, которые даже не прочитал. И больше в тот день ничего не помню", – говорит Игорь.

– О том, что Олег умер, а Игорь лежит в больнице, мы узнали от полиции, и то через несколько месяцев, после того как их объявили в розыск, – вспоминает Алексей Холин , дядя Игоря. – Трубку в квартире Олега всегда брала Ева, она придумывала причины, почему он не может сейчас подойти: то на рыбалку уехал, то моется, то еще что-то. Мы в итоге начали волноваться, приезжали к Олегу несколько раз домой, но нам не открывали. В квартире Игоря вообще жили посторонние люди, замки там поменяли. Когда новые "родственники" узнали, что мы ищем Игоря, то попытались забрать его из больницы. План, как мы узнали, был такой: бросить его в старом доме в деревне в нескольких сотнях километрах от Москвы, ну а дальше пусть сам как хочет – может, выживет, может, нет.

В ПНИ №25 Игоря перевели, чтобы он отдохнул от больниц.

– Нам обещали хорошие домашние условия и еду, а это оказалась тюрьма, – говорит Алексей Холин. – Но жить в квартире тогда было нельзя: ее полностью "убили", вывезли оттуда всю мебель, кроме старой стенки, которую просто не смогли вытащить, забрали все вплоть до ложек-вилок, мы восстанавливали все буквально с нуля.

Пока Алексей Викторович в суде отыгрывал в интересах племянника все сделки "брачных аферисток" назад, над Игорем оформили опекунство на родственницу. Вот тут-то и начались проблемы: и врачи, и сотрудники интерната сначала по-хорошему стали уговаривать ее отказаться от опекунства и оставить Игоря на пожизненный срок в ПНИ. А не хочет добровольно – пригрозили ей, что найдут законный способ лишить ее опекунства.

– По закону 75% всех доходов пациента (это и пенсия, и деньги от сдачи его имущества, и доходы от акций, например) распоряжается интернат, который сам решает, на что их тратить, и сам же себя контролирует, – объясняет Любовь Виноградова из Независимой психиатрической ассоциации России. – В квартирах таких больных, как правило, живут сами сотрудники ПНИ, деньги больным якобы не нужны, заявляют в интернатах, потому что они и "так на всем готовом". Еще недавно у больных забирали лишь 75% пенсии, многие из них на оставшиеся деньги покупали себе хорошую одежду и технику. Молодые, но лишенные дееспособности, копили на самостоятельную жизнь в надежде, что смогут восстановить дееспособность и жить отдельно. Но закон изменили, сейчас они и этого лишены. Недееспособные пациенты по-прежнему остаются самыми бесправными членами нашего общества.

По словам Виноградовой, такого большого количество жалоб на врачей и сотрудников ПНИ, сколько появилось после начала реформы психиатрической службы, не было никогда.

– На опекунов давят, им угрожают, потому что они могут контролировать расходы ПНИ, а это, конечно, им невыгодно. Очень много жалоб на психиатров, которые оскорбляют и пациентов, и их родных, отказываются госпитализировать больных, – перечисляет Виноградова. – Вообще, тенденция сейчас – максимально ограничить родственников в правах, чтобы заполнить больными интернаты, часть из которых срочно переделывают из бывших психиатрических больниц, которые весь прошлый год сокращали вместе с медицинским персоналом. Конечно, в Москве есть и хорошие ПНИ, и иногда положить туда больного – это единственно правильное решение, потому что один он жить не может, а присматривать за ним некому, родители умерли, другим родным он не нужен. Но дело в том, что в Москве, в отличие от многих других регионов, никогда не было особых проблем с помещением больного в ПНИ, места для них всегда находились, на родственников прежде так не давили. Особенно много претензий от родных и больных, которых теперь направляют в расформированную недавно психиатрическую больницу №15, в которой было около тысячи коек, перепрофилированную в психоневрологический интернат.

Елене Ломановой 59 лет, ее сыну Сергею 27, он лежит сейчас в психиатрической больнице №14, в рамках реформы присоединенной к ПКБ №1, и отдавать его домой матери врачи не хотят.

Сергей инвалид по психиатрическому диагнозу с детства, во время родов из-за врачебной ошибки он на несколько часов остался без кислорода. Сергей учился в коррекционной школе, регулярно лежал в психиатрической больнице. Но теперь, сказали его матери, больше двух раз в год на строго определенной срок в больницу никого класть не будут, даже если такое лечение показано больному, лучше отправьте его в интернат, а вы, мол, уже старая, сами с ним не справитесь. "У Сергея вследствие родовой травмы бывают проблемы со сном, на это время он и ложится в больницу", – поясняет Ломанова. "Буйным он никогда не был, и держать его взаперти бесчеловечно", – считает она.

Видимо, в ПНИ никто не хочет добровольно, поскольку уже знают, что ничего хорошего там нет, и теперь вот такой бесплатной услугой туда заманивают

– Мне дали бумажку, написанную от руки, сказали, что я должна написать такое же заявление – мол, прошу оказать содействие в оформлении документов для помещения моего недееспособного сына в ПНИ. А перед этим сказали, что нужно заплатить 30 тысяч рублей, чтобы мне все оформили. Я отказалась платить, но, видимо, в ПНИ никто не хочет добровольно, поскольку уже знают, что ничего хорошего там нет, и теперь вот такой бесплатной услугой туда заманивают, – рассуждает Елена Федоровна. – Я, конечно, сказала, что никуда сына не отдам, он будет и дальше жить со мной, ходила в департамент здравоохранения, к юристам, правозащитникам, мне подтвердили, что против воли опекуна, то есть меня, сына в ПНИ забрать не могут, поскольку это незаконно.

Вере Михайловне , матери еще одного больного, которого хотят забрать из той же больницы №14 в интернат, 69 лет. Ей не только заявили, что она "старая", но и что "скоро умрет". Вера Михайловна, хоть и ходит с тросточкой, но умирать пока не собирается, так же как и отдавать сына на пожизненное содержание под замок и государево око.

– У меня есть еще один сын, который, конечно же, случись что со мной, Артема никогда не бросит, – не сомневается женщина. – Артем заболел в 17 лет, у него поднялась температура до 40 градусов, он нес какой-то бред. Заболевание оказалось наследственным, то же самое было у моего брата. Болеет Артем уже 20 лет, все время лечился в 14-й больнице. Иногда он сам туда ложится, иногда я вызываю врачей, обычно он лежит два раза в год по два месяца. Этим летом он вернулся с лечения раньше обычного, на вид совсем больной, – как же его такого отпустили, не могла поверить я своим глазам. Через пять дней он разбудил меня рано утром и спросил: "Ты кто?" Из больницы его выписали без лекарств, за ними надо было ехать в ПНД, куда сам он в таком состоянии добраться не мог. Поехала я, но мне никаких препаратов не дали, поскольку Артем не лишен дееспособности и должен в ПНД за терапией приезжать сам. Вот такую вот реформу психиатрической службы у нас проводят, может, она и в интересах государства, но только явно против больного.

6 сентября 2017 года Артем снова оказался в больнице. Вера Михайловна говорит, что он давно уже находится в нормальном состоянии и мог бы жить дома, регулярно посещая диспансер. Но его не выписывают. Она уже подала несколько заявлений, что хочет забрать сына из больницы, но ей ответили, что состояние Артема пока не позволяет это сделать. Сына ей не отдают, требуя подписать бумаги на его перевод в ПНИ. Ей выдали точно такое же заявление, написанное от руки, как и Елене Ломановой.

– Устно врач мне сказал, что это установка сверху – заполнить больными интернаты, чтобы показать разумность и востребованность проводимой реформы психиатрической службы, – говорит пожилая женщина. – А еще мне сказали в больнице, что сопротивляться этому бесполезно: что хотим, то и напишем в его документах, и ничего вы сделать не сможете.

По состоянию на 2013 год в России насчитывалось 220 психиатрических больниц, а ПНД, имеющих в своей базе стационары, было 75. В Москве обеспеченность психиатрическими койками на 2013 год составляла 118,1 на 100 тыс. населения, в 2016 году их уже стало в два раза меньше – 62 койки на 100 тыс. населения. После проведения оптимизации общая коечная мощность составит 3112 коек, это около 12,5 коек на 100 тыс. населения, то есть фактически произошло снижение в десять раз в сравнении с 2013 годом. После реформы психиатрической службы на всю Москву, включая присоединенные территории Новой Москвы, осталось лишь три психиатрических больницы – ПКБ №1, №4 и №13, в которых пациенты могут находиться не больше 30 дней, отправляясь потом в дневные стационары (ПНД) на долечивание. По замыслу авторов проводимой реформы, до 40% психбольных должны в итоге перейти на амбулаторное лечение.